Как Александра есть женская параллель Александру, так мужскому имени Алексей соответствует в метафизике женских имен Анна.
В Анне главное — это ее подсознательная почва, лежащая чаще всего не на скале, а на таких подпочвенных слоях, которыми носительница этого имени уходит в недра бытия. И недра эти, по высшему заданию имени, суть недра благодати, как гласит и этимологическое значение имени. Когда же высший план не достигается личностью, она получает приток благодатных сил через стихийную основу природы, — следовательно, может всасывать вместе и эти стихийно-метафизические энергии, а может быть, и смешивать их, проводники благодати, с самой благодатью. На низших планах, наконец, усваиваются главным образом эти стихийно-мистические начала, душа мира, но всегда в окраске благодатности, то есть под такой формой восприятия. Анне стихийное никогда не является как только стихийное, ибо оно всегда мистично. Бытийные энергии не появляются в сознании Анны оторванно от своих глубочайших основ, поверхностно и самодовлеюще, — никогда поэтому не расцениваются согласно позитивному. Как указано, причина этого в неотделенности нижних слоев подсознательного от мировой Среды: Анна имеет непосредственное сообщение с подпочвенными водами, и всякое колебание их уровня и изменение их состава сказываются в ней, в ее самоощущении. В этом смысле можно даже сказать, что Анна со стороны подсознательного не имеет определенной формы и сливается с мировой душой.
Вот почему Анне предопределен уклон: либо в сторону духовного отрезания от себя, то есть от сознательной личности, всего подсознательного, в том числе и своего собственного, как не своего, либо — привязывание к себе как своего личного достояния всей жизни мировой души. Но легко видеть, что и то, и другое равно ведут к отрешению от всего, что присуще подсознательному, либо оно имеет своеобразную окраску чувственности, лишь поскольку оно ограничено пределами личности, привязано к ней, противополагается прочему бытию и, следовательно, понимается как своекорыстное, разделяющее и непроницаемое. В подсознательном Анны существенно нет субъективности. Анна не хочет для себя и своего. Она не страстна, скорее напротив, отпадает от мира, то есть душой не принадлежит к нему, не имея в своем сознании зацепок о мир. То стихийное, что ощущает она, по ее оценке ощущается в ней как объективное, даже внешнее, данное ей, если только она не перенесла своего «я» в мировую душу; но тогда тем более все ее подсознательное, как космического масштаба, не оценивается ею под углом мелкого и своекорыстного индивидуального влечения. Тогда внутренние ее движения приобретают мировой размах и вселенскую значимость: на свои же, то есть индивидуальные свои нужды и желания, она смотрит из такой дали, что они не могут не казаться мелкими и ничтожными.
Так или иначе, а «я» Анны, то есть сознательный слой личности, оказывается обособленным подсознательным, и потому личность ее, более богатая, нежели многие другие, оценивается ею самой, а нередко и многими другими, как бедная, даже тогда, когда это богатство личности правдой или неправдой пробивается в творчестве уже явном и бесспорном, и даже когда Анна сама оценивает его высоко, в случае же смешения благодатного со стихийным — и чрезвычайно высоко. Все-таки себе самой, сознательному «я» она придает малую цену, потому что переносит это свое творчество в объективное бытие и рассматривает его — как дар, как откровение, как самопроявление того объективного бытия, — не как свою самодеятельность. И, следовательно, это творчество, даже оно, не обогащает в ее глазах ее самое.
Нельзя сказать, чтобы разум был в Анне не острым; даже напротив, он обладает этой остротой. Но каков бы он ни был сам по себе, его значительно превосходят по развитию более глубокие силы, коренящиеся в подсознательном. Разум не может поспеть за ними, а может быть, и не хочет утомлять себя постоянной необходимостью какой-то спешки; и потому он относится к интуитивной глубине личности пассивно, предоставляя ей увлекать себя за нею. Поэтому он вообще не получает систематического роста и не усваивает привычки к сознательной и самодеятельной работе. Интеллектуальную работу Анна недолюбливает, охотно ее избегает и, хотя ссылается на свое неумение, но на самом деле ей не очень доверяет: вмешательство интеллекта, как ей все кажется, исказит «чистый опыт» ее интуиции, и потому план, стиль, даже знакоположение представляются ей чем-то вторичным, придуманным, неискренним.
Имея знание не от разума и сытая своим знанием, она пренебрегает интеллектом, своим интеллектом. С другой стороны, глубины природы слишком непосредственно открыты ей, чтобы иметь потребность и острую нужду в искусстве… То, что дает искусство, в каком-то смысле гораздо глубже и полнее известно Анне, чем это можно получить посредством искусства; а кроме того, пользование, искусством требует развития сознательной самодеятельности, самовоспитания, которого сторонится Анна не только по нежеланию, быть деятельной, но и потому, что самовоспитание представляется ей искусственным. Художество чуждо ей. В особенности же чужда та отрасль его, которая предполагает наибольшую предварительную самодеятельность, а имеет в виду наиболее безобразное и мистическое прикосновение к бытию: музыка. Именно того, что могла бы дать музыка, у Анны уже сколько угодно, притом без труда.
Следовательно, нравственная область — вот что занимает преимущественно сознание Анны, то есть именно то, чего нет в ее восприятиях из глубины.